Аннотация. Дискуссии об иджтихаде и таклиде в Дагестане не имели абстрактный характер: инструмент иджтихада сохранял свою актуальность в течение всей истории исламского правотворчества. Они велись с разной степенью интенсивности в течение нескольких исторических эпох: доколониального, колониального и раннего советского периодов и продолжились после некоторого перерыва, в связи с процессами реисламизации в 90-е годы XX в. Вопросы теории были тесно связаны с практическим применением норм исламского права. Возникающие вызовы в сферах социально-политических отношений требовали решения новых вопросов в мусульманских нормативных практиках. Все обсуждения таклида и иджтихада в Дагестане основывались в первую очередь не на противопоставлении двух методов друг другу, а скорее на допустимости различных уровней иджтихада в рамках шафиитской правовой традиции. Иджтихад для дагестанских реформаторов служил средством адаптации шафиитской правовой системы к российской действительности в поздний имперский и ранний советский периоды.

Abstract. The discussions about Ijtihad and taklid in Dagestan were not abstract in nature: the Ijtihad instrument remained relevant throughout the history of Islamic lawmaking. The discussions were conducted with varying degrees of intensity during several historical epochs: the pre-colonial, colonial and early Soviet periods and continued, after some interruption, in connection with the processes of re-Islamization in the 90s of the 20th century. The issues of theory were closely related to the practical application of the norms of Islamic law. Emerging challenges in the sphere of socio-political relations required the solution of new issues in Muslim normative practices. All discussions of taklid and Ijtihad in Dagestan were based, first of all, not on the opposition of the two methods, but rather were focused on the permissibility of different levels of Ijtihad within the Shafi'i legal tradition. For Dagestani reformers, Ijtihad served as a means of adapting the Shafi'i legal system to the Russian reality in the late imperial and early Soviet periods.